«Евреев называли евреями, но ссор не было»

Виктор Боборыкин получает награду от патриарха. Фото из личного архива Виктора Боборыкина

Руководитель Рязанской региональной организации Союз «Чернобыль» рассказал «Русской планете», что ликвидаторы последствий аварии не делились по национальному признаку

Екатерина Вулих

29 сентября, 2014 17:30

9 мин

26 апреля 1986 года на правом берегу реки Припять на четвертом энергоблоке Чернобыльской атомной электростанции (ЧАЭС) произошла катастрофа планетарного масштаба. В результате взрыва энергоблока образовалось радиоактивное облако, частично накрывшее территорию Украины, Белоруссии и России. В ликвидации последствий аварии приняли участие около 600 тыс. человек из всех республик СССР. Из них 2,5 тыс. человек — уроженцы Рязанской области. 1,7 тыс. рязанцев стали инвалидами I, II, III групп. 900 человек умерли от заболеваний, вызванных облучением.

В холодном помещении на первом этаже жилого дома в 10 утра кипит жизнь: приходят и уходят люди с какими-то важными бумагами на подпись. Председатель правления Рязанской областной общественной организации инвалидов Союз «Чернобыль» Виктор Федорович Боборыкин ежеминутно отвечает на телефонные звонки. Входная дверь не закрывается — оттого и осенняя сырость в «штаб-квартире» общества чернобыльцев. Ликвидаторы приветствуют друг друга традиционно:

– Как сам?

– Не дождетесь!

Председателю приходится прикрыть дверь, мы уединяемся в комнате со старыми столами, стульями, самоваром и инвалидным креслом: мало ли, привезут на прием маломобильного посетителя. На стенах — стенды с фотографиями летнего отдыха на природе — шашлыки, рыбалка, походы за грибами. Собеседник — 64-летний сухощавый мужчина, награжденный Орденом мужества, медалью Министерства обороны «За укрепление боевого содружества» и медалью «Патриаршая благодарность» (этой награды удостоены всего 20 человек из разных стран. — Примеч. авт.), занесен в книгу почета Союз «Чернобыль» России.

– Как попали в Чернобыль?

– Обычно: в декабре 1987 года получил повестку в военкомат, за 2 дня прошел медкомиссию. Мне тогда 37 лет было — самый «призывной» возраст. Туда призывали мужчин от 30 до 45 лет, в основном тех, у кого уже было двое детей. У меня была одна дочь, но я на тот момент был в разводе, вот и призвали на ликвидацию. Я тогда на заводе автоагрегатов «ЗиЛ» работал. 26 декабря прибыли в Киев, оттуда нас повезли в село Оранное Иванкиевского района — это уже рядом с зоной отчуждения, обнесенной колючей проволокой. Рязанцев попало 37 человек в тот призыв, в том числе и солдаты-срочники. Из них всего семеро в живых осталось.

Боборыкин служил в 26-й бригаде химзащиты Московского военного округа. В радиоактивной зоне провел 130 суток. Получил облучение в 4,94 бэр.

– У меня было 96 ходок на станцию. Жили в больших палатках по 40 человек, топилась печка-буржуйка. Жара стояла такая, что кальсоны тут же промокали, приходилось выжимать. А как буржуйку отключали — через 20 минут уже все замерзали, зима ведь стояла. Подъем у нас был в 5 утра, потом ехали «за колючку», проходили проверку на КПП, переодевались.

– Была какая-то спецодежда?

– Да какая там спецодежда — куртка, фуфайка и марлевая повязка — лепесток. Вот в такой «спецодежде» мы проводили дезактивацию — со специальным порошком мыли стены зданий, металлическими щетками чистили технику. После первых же ходок пересыхала носоглотка, появлялся сладковатый привкус, начинало першить в горле, постоянно «кхекали». С виду вроде здоров, а плюнешь — прямо краснота, сплошная ржавчина. Медпомощь какая была? На тебе полтаблетки «от головы», вторую половину — от живота, да смотри, не перепутай. Это уж потом, когда вернулись, нас тщательно осматривать, анализы проводить да лечить начали.

Говорит, что сейчас у тех, кто не ездил в Чернобыль, на детальном медосмотре можно выявить 6–8 заболеваний, у ликвидаторов — в 2 раза больше. Радиацией поражены практически все органы. Но вспоминается собеседнику больше не это, а красота тех мест.

– Там дух захватывает, красота — как в нашей Мещёре. Припять — красивейшая река. Вот какое дело получается: и забыть нельзя, и вспоминаешь весь этот ужас с содроганием. Эти утренние подъемы, эти выезды в мертвую зону.

– Работали рядом с украинцами?

– А как же? Бригада Киевского военного округа рядом стояла. Они свое дело делали — песок зараженный вывозили, мы свое. Да мы все вместе там были — ребята из Владимира и Калуги, Чечни и Дагестана, с Урала и Казахстана. И никогда никаких трений по национальному признаку, даже тогда и не упоминали о таком, в мыслях не было. Вот нас, рязанцев, всегда косопузыми называли. Белорусов — бульбашами, украинцев — понятно, хохлами, евреев тоже евреями называли, да Мойшами-Изями. Так ведь тогда просто подкалывали, а не обзывали со злобой, как сейчас. И прибалты с нами работали — и никаких даже ссор, не то что серьезных разборок. Поймите вы, молодые, что мы жили одной семьей в одном доме. И срочную службу я проходил с ребятами из всех республик, все дружили, потом и переписывались, и в гости друг к другу приезжали. Да в Рязани, если поглубже копнуть, каждый третий — хохол, либо «свежий», либо с украинскими корнями. Так что ж нам, всем передраться теперь? А сколько семей перебралось после Чернобыльской катастрофы в Рязанскую область да так и остались тут жить?

– Потому что здесь было безопаснее в плане радиации?

– Какое там! Нет, конечно, по сравнению с украинскими зараженными районами безопаснее, но ведь и наши районы радиоактивным облаком «накрыло». И Тульскую область, и Брянскую — всего 200 тысяч населения попало под радиацию. Я к чему это говорю — к тому, что беда общей была, а не то что «мы к вам приехали помочь устранить ваши проблемы, будьте нам вечно за это благодарны». Мы и сейчас общаемся со всеми, кто тогда на ликвидации был. А в 2011 году мне довелось летать в Киев на патриаршем самолете. Там международная конференция была «После Чернобыля: общая боль, общая забота, общая надежда». Нас награждали, потом банкет был. Снова все мы встретились: «О, привет, хохол» — «Здоровеньки, косопузый». Все обнимались, встрече радовались, поминали умерших. И вдруг — что видим? Какой-то демон появился, такая к нам ненависть вдруг. У многих наших на Украине родные, друзья, так тоже переругались.

– Вы отслужили три месяца, вернулись…

– Мы вернулись, других продолжали призывать — до 1990 года там велись работы по ликвидации. Еще до моего призыва, в 1986 году в областной клинической больнице вынуждены были открыть отделение реабилитации для тех, кто побывал на ЧАЭС. Потому что установили: вред организму наносится серьезный, последствия необратимые. В первые годы к «чернобыльцам» очень внимательно относились, отправляли на лечение, даже принудительно. Появились спецмагазины, в которых продукты и мебель продавали. Правительственный санаторий «Луч» в Кисловодске нам отдали для круглогодичного лечения. Тогда директором завода «ЗиЛ» был Юрий Петрович Савчук, а председателем завкома профсоюзов — Анатолий Николаевич Баранович. Они много для нас сделали. Всего с завода отправляли 42 человека — так нас всегда и на реабилитацию отпускали без вопросов, льготы предоставляли. В Рязани тогда целый дом на улице Кутузова построили для чернобыльцев, у которых были стесненные жилищные условия.

В 90-х, по словам Боборыкина, ликвидаторам компенсации выплачивать перестали, жилищные вопросы повисли в воздухе, с медицинской помощью тоже начались неурядицы. И в 1991 году появилась региональная общественная организация инвалидов Союз «Чернобыль». За эти годы организация провела в судах, от районных до Конституционного, 15 тыс. дел.

– Перестали выплачивать льготы и компенсации — вот нам и пришлось сплотиться, вникать во все юридические тонкости, биться за свои права. Доходили и до Верховного суда, когда оказалось, что до нас дела никакого нет. Но и тогда такой национальной ненависти не было. Сейчас в плане оздоровления нормализовалось, вот только много наших в Крым уехало на отдых, в Кисловодск. С детьми, рожденными от ликвидаторов катастрофы, которых 900 человек в области, до сих пор не очень хорошо все обстоит. Раньше они оздоравливались в летних лагерях по 3 месяца, а сейчас нет такой возможности, все перешло на коммерческую основу, даже здоровье детей. Надо что-то предпринимать в этом направлении, ведь дети чернобыльцев тоже под охраной закона находятся.

Сергей Александрович Сырцов, в 1997 году — учащийся Могилевской школы транспортной милиции, был призван на ЧАЭС в 25-летнем возрасте. Работал на КПП, на границе с зоной заражения.

– Население близлежащих поселков эвакуировали, а мы дома от мародеров охраняли, на КПП дежурили. Тогда удивительно было: дома все крепкие, большие, почти как сейчас коттеджи строятся. А тогда это было невидалью. Помню село Бабчин Хойникского района — его и селом назвать язык не поворачивался. Школа трехэтажная, баня огромная, такие и не в каждом городе строились. Там оставались люди, которые не согласились уехать, или те, кто потом вернулся — эвакуированным начали строить жилье в других районах, но им не нравилось. Помню, учительница одна осталась, а на работу, в школу, ездила за несколько километров. Или старики — они говорили, что все равно умирать скоро, так лучше дома.

– Какие были отношения с местными?

– Как какие отношения? Обычные, нормальные, никто не смотрел, украинец ты, русский или казах. И нам благодарны были, всегда звали за стол, подвозили, куда нужно. На «хохлов» или «мордву» никто не обижался, а мы «косопузые» — и что с того? Мы и слов-то таких не знали, как «национальная рознь». Я, будучи совсем молодым парнем, дозу радиации получил, так что — мне теперь кого ненавидеть? Украинцев?

Говорит, что ни дня не проходит без того, чтобы кто-то из общества чернобыльцев не поругался со своими украинскими друзьями или родственниками. Что поверить в это трудно, понять вообще невозможно.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе